Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]

— Эдуард, король Англии, жалует тебя званием графа.

Гендон был тронут, слезы потекли по его щекам, но в то же время он так живо чувствовал мрачный юмор своего положения, что едва мог удержаться от улыбки. Вознестись сразу, одним скачком, от позорного столба на недосягаемую высоту графского достоинства — что может быть смешнее.

«Как мне везет! — говорил о себе. — Призрачный рыцарь царства мечтаний и теней превратился теперь в призрачного графа — головокружительный взлет, особенно для бесперых крыльев! Если так будет продолжаться дальше, меня скоро разукрасят, как ярмарочный шест, мишурными украшениями и призрачными почестями; но хоть они сами по себе и не имеют цены, я буду ценить в них любовь того, кто дарит меня ими. Лучше эти бедные, смешные почести, которыми меня осыпают нежданно и непрошенно чистого рукою и от чистого сердца, чем настоящие, покупаемые унижением у завистливых и корыстных властей».

Грозный сэр Гью повернул коня; живая стена безмолвно расступилась перед ним и так же безмолвно сомкнулась. Попрежнему было тихо, никто не решался ни слова произнести в защиту или в похвалу осужденному; но уже то, что не было слышно ни одной насмешки, было само по себе данью уважения его мужеству. Запоздалый зритель, не присутствовавший при том, что происходило раньше, и вздумавший позубоскалить над осужденным и запустить в него дохлой кошкой, был сразу сбит с ног и вышвырнут вон; а затем снова наступила та же глубокая тишина.

В Лондон!

Отсидев положенное время у позорного столба, Гендон был освобожден и получил приказ выехать из этого округа и никогда больше не возвращаться в него. Ему вернули его шпагу, а также его мула и ослика. Он сел и поехал в сопровождении короля; толпа со спокойной почтительностью расступилась перед ними и, как только они уехали, разошлась по домам.

Гендон скоро ушел в свои мысли. Ему нужно было многое обдумать. Что ему делать? Куда направиться? Надо непременно отыскать влиятельного покровителя, иначе придется отказаться от наследства и позорно признать себя самозванцем. Но где же можно рассчитывать найти такую защиту и покровительство? Где? Вот вопрос! У него мелькнула в голове мысль, которая выросла мало-помалу в маленькую надежду, очень слабую и трудно осуществимую, но все же такую, о которой стоило подумать за неимением другой. Рыцарь вспомнил, что ему говорил старый Эндрюс о доброте юного короля и его великодушном заступничестве за обиженных и несчастных. Не попытаться ли пробраться к нему и просить у него справедливости? Да, но разве такого бедняка допустят к августейшей особе монарха? Ну, да все равно, пока нечего тужить: еще будет время об этом подумать. Гендон был старый солдат, побывавший в нескольких кампаниях, находчивый и изобретательный: без сомнения, когда дойдет до дела, он придумает средство. А теперь надо ехать в столицу. Быть может, за него вступится старый друг его отца, сэр Гэмфри Марло, добрый старый сэр Гэмфри — главный заведующий кухней покойного короля или конюшнями, или чем-то в этом роде, — Майлс не мог с точностью припомнить, чем именно.

Теперь, когда нужно сосредоточить все свои силы, когда явилась определенная цель, уныние, омрачавшее его дух, рассеялось; он поднял голову и огляделся вокруг. Он даже удивился, как много они проехали; деревня осталась далеко позади.

Король, трясясь сзади на осле, повесил голову; он тоже был углублен в свои мысли и планы. Грустное предчувствие омрачило только что народившуюся радость Гендона: захочет ли мальчик вернуться в город, где всю свою недолгую жизнь он не знал ничего, кроме голода, обид и побоев? Надо спросить его, — все равно этого не избежать. Гендон придержал мула и крикнул:

— Я позабыл спросить тебя, куда ехать. Приказывай, государь!

— В Лондон!

Гендон двинулся дальше, очень довольный, но удивленный ответом.

Всю дорогу они ехали без всяких приключений. Но под конец без приключения все-таки не обошлось. Около десяти часов вечера девятнадцатого февраля они въехали на Лондонский мост и очутились среди густой шумной толпы. Толпа эта выла, гоготала, горланила; красные, лоснящиеся от пива лица блестели при свете множества факелов. Как раз в ту минуту, когда путешественники въезжали в ворота, сверху сорвалась разложившаяся голова какого-то бывшего герцога или другого вельможи и, ударившись о локоть Гендона, отскочила в толпу. Вот как недолговечны в этом мире дела рук человеческих! Прошло всего три недели со дня смерти доброго короля Генриха, не прошло и трех суток со дня его похорон, а благородные украшения, которые он так старательно выбирал для своего великолепного моста между первыми лицами в государстве, уже начали падать… Какой-то горожанин, споткнувшись об упавшую голову, ударил своей головой в спину стоявшего впереди. Тот обернулся, свалил с ног кулаком первого подвернувшегося под руку соседа и сам полетел, сваленный с ног товарищем упавшего.

Время для драки было самое подходящее. Завтра начиналась коронация, и все уже заранее были полны водкой и патриотизмом. Гендона оттеснили от короля, и оба они затерялись в шуме и суете ревущих человеческих скопищ.

Здесь мы оставим их.

Успехи Тома.

Пока настоящий король бродил по стране полуголый, полуголодный, то терпя насмешки и побои от бродяг, то сидя в тюрьме с ворами и убийцами, пока все считали его сумасшедшим и самозванцем, мнимый король Том Кэнти вел совсем иную жизнь.

Когда мы видели его в последний раз, он только что начинал находить привлекательность в королевской власти. Королевское звание все больше нравилось ему, и наконец вся жизнь его стала радостью. Он перестал бояться; его опасения понемногу рассеялись, чувство неловкости прошло, он стал держать себя спокойно и непринужденно. Как руду из шахты, добывал он все нужные сведения от мальчика для порки.

Когда ему хотелось играть или болтать, он приглашал к себе лэди Елизавету и лэди Джэн Грей, а затем отпускал их с таким видом, как будто для него это дело обычное. Он уже не смущался тем, что принцессы целовали ему руку на прощание.

Теперь ему нравилось, что его с такими церемониями укладывают спать на ночь; ему нравился сложный и торжественный обряд утреннего одевания. Он с гордым удовольствием шествовал к обеденному столу в сопровождении блестящей свиты сановников и телохранителей; этой свитой он так гордился, что даже приказал удвоить ее, и теперь у него было сто телохранителей. Он любил прислушиваться к звукам труб, разносившимся по длинным коридорам, и к далеким голосам, кричавшим: «Дорогу королю!»

Он научился находить удовольствие даже в заседаниях совета в тронном зале, хотя ему приходилось по большей части только повторять слова, которые шептал ему лорд-протектор. Он любил принимать величавых, окруженных пышными свитами послов из чужих земель и выслушивать дружеские приветствия от славных монархов, называвших его «братом». О, счастливый Том Кэнти со Двора объедков!

Он любил свои роскошные наряды и заказывал себе новые. Он нашел, что четырехсот слуг недостаточно для его величия, и утроил их число. Лесть придворных звучала для его слуха сладкой музыкой. Он остался добрым и кротким, стойким защитником угнетенных и вел непрестанную войну с несправедливыми законами; — но при случае, почувствовав себя оскорбленным, он умел теперь обернуться к какому-нибудь графу или даже герцогу и подарить его таким взглядом, от которого кидало в дрожь. Однажды, когда его царственная «сестра», злая святоша лэди Мэри, принялась было доказывать ему, что он поступает неразумно, милуя стольких людей, которые иначе были бы брошены в тюрьму, повешены или сожжены, и напомнила ему, что при их августейшем покойном родителе в тюрьмах иногда содержалось одновременно до шестидесяти тысяч заключенных и что за время своего мудрого царствования он отправил на тот свет рукою палача семьдесят две тысячи воров и разбойников, — мальчик, полный благородного негодования, велел ей итти к себе и молиться богу, чтобы он вынул камень из ее груди и вложил в нее человеческое сердце.

…велел ей итти к себе…

Но неужели Тома Кэнти никогда не смущало исчезновение бедного маленького законного наследника престола, который обошелся с ним так ласково и с такой горячностью бросился к дворцовым воротам, чтобы защитить его от дерзкого часового? Да! Его первые дни и ночи во дворце были отравлены тягостными мыслями об исчезнувшем принце; Том искренно желал его возвращения и восстановления в правах. Но время шло, а принц не возвращался, и новые радостные впечатления постепенно овладевали душою Тома, мало-помалу изглаживая из нее образ пропавшего без вести принца; под конец этот образ стал являться лишь изредка и то нежеланным гостем, так как при появлении его Тому становилось теперь больно и стыдно.